Все таки чем полезен дайри бест. Посмотрев пост с картинками, про влюбленных за стенкой, выяснилось, что это история из одной дорамы. А сюжет дорамы по мотивам стихотворения. А тут собственно прекрасное. Вислава Шимборская - Любовь с первого взгляда читать дальшеОба уверены - это случилось нежданно-негаданно. Вот и прекрасно, но неуверенность всё же прекрасней. Думают, прежде друг друга не знали, - ни слова, ни взгляда? И не встречались ни разу на улице, лестнице - мало ли где, - в коридоре...? Мне так хотелось бы выяснить - разве не помнят встречу в вертушке стеклянной, иль "ах, извините" в толпе, или "нет, вы ошиблись" - но предсказуем ответ. Нет, не помнят. Вот удивились бы оба, узнав, что давно уж случай поигрывал с ними, и, до судьбы дорасти не успев, разводил и сближал их, под ноги прыгал, чтоб отскочить в тот же миг и хихикать в сторонке. Знаки, сигналы - нету в них смысла - увы, неразборчив их почерк. Может, три года назад или в прошлую среду листик случайный упал на плечо почему-то. Что-то пропало, а после нашлось. Наверное, мячик в зарослях детства. Брались за ручки дверные - так руки впервые узнали друг друга наощупь. Два чемодана бок о бок в багажном отсеке. А может быть, сон был один на двоих, позабытый наутро. Начало - ведь это всегда продолженье чего-то, а случаев книга вечно пролистана до половины.
Я умер. Яворы и ставни горячий теребил Эол вдоль пыльной улицы. Я шел, и фавны шли, и в каждом фавне я мнил, что Пана узнаю: «Добро, я, кажется, в раю». От солнца заслонясь, сверкая подмышкой рыжею, в дверях вдруг встала девочка нагая с речною лилией в кудрях, стройна, как женщина, и нежно цвели сосцы — и вспомнил я весну земного бытия, когда из-за ольхи прибрежной я близко-близко видеть мог, как дочка мельника меньшая шла из воды, вся золотая, с бородкой мокрой между ног. И вот теперь, в том самом фраке, в котором был вчера убит, с усмешкой хищною гуляки я подошел к моей Лилит. Через плечо зеленым глазом она взглянула — а на мне одежды вспыхнули и разом испепелились. В глубине был греческий диван мохнатый, вино на столике, гранаты и в вольной росписи стена. Двумя холодными перстами по-детски взяв меня за пламя: «Сюда»,— промолвила она. Без принужденья, без усилья, лишь с медленностью озорной, она раздвинула, как крылья, свои коленки предо мной. И обольстителен и весел был запрокинувшийся лик, и яростным ударом чресел я в незабытую проник. Змея в змее, сосуд в сосуде, к ней пригнанный, я в ней скользил, уже восторг в растущем зуде неописуемый сквозил, — как вдруг она легко рванулась отпрянула, и ноги сжав, вуаль какую-то подняв, в нее по бедра завернулась, и полон сил, на полпути к блаженству, я ни с чем остался и ринулся и зашатался от ветра странного. «Впусти»,— и крикнул, с ужасом заметя, что вновь на улице стою, и мерзко блеющие дети глядят на булаву мою. «Впусти»,— и козлоногий, рыжий народ все множился. «Впусти же, иначе я с ума сойду!» Молчала дверь. И перед всеми мучительно я пролил семя и понял вдруг, что я в аду. Берлин, 1928 г.
Оу...как то зацепило. Оставлю здесь что-бы потом не искать.